Айзек Азимов - Осколок Вселенной [Песчинка в небе]
Шект закрыл лицо руками и стал горестно раскачиваться взад и вперед.
Арвардан слышал все это, как сквозь пелену.
– То, что вы сделали, это не измена, доктор Шект. Я немедленно отправляюсь на Эверест. Прокуратор поверит мне, Должен поверить.
Послышались бегущие шаги, и в комнату, распахнув дверь, влетела испуганная Пола.
– Отец, по аллее идут какие-то люди. Лицо доктора Шекта стало серым.
– Быстрее, доктор Арвардан, через гараж, – сказал он, выталкивая археолога из комнаты. – Берите Полу, Обо мне не беспокойтесь. Я задержу их.
Но за спиной у них уже возник человек в зеленом, с хищной улыбкой на губах и с нейрокнутом в руке, В парадную дверь ломились, вот она с треском поддалась, и по лестнице затопали тяжелые сапоги.
– Вы кто такой? – вызывающе спросил Арвардан человека в зеленом, загораживая собой Полу.
– Я? Я, – бросил тот в ответ. – Всего лишь скромный секретарь Его Превосходительства премьер-министра, который ждал чуть дольше, чем следовало, но все же успел вовремя. Хм, и девушка здесь. Неразумно…
– Я гражданин Галактики, – ровным голосом сказал Арвардан, – и вы не имеете права задерживать меня да и входить в этот дом, если на то пошло, без разрешения властей.
– Я, – похлопал себя по груди секретарь, – представляю собой и власть, и закон на этой планете, а вскоре буду представлять власть и закон во всей Галактике, Мы взяли всех, и Шварца тоже.
– Шварца? – одновременно вскрикнули Пола и Шект.
– Удивлены? Пойдемте, я отведу вас к нему.
Последним, что видел Арвардан, была улыбка секретаря и вспышка кнута. Багровый ожог боли, и археолог рухнул в беспамятстве.
Глава шестнадцатая
Выбор стана
В этот момент Шварц беспокойно ворочался на жесткой скамье в одной из подземных камер чикского Исправительного дома.
Большой дом, как его обычно называли, воплощал здесь власть верховного министра и его правительства. Эта мрачная, угловатая громада высилась над имперскими казармами, затмевая их собой и тем самым символизируя, что землянину-правонарушителю гораздо больше следует опасаться земного закона, чем либеральной власти Империи.
Немало землян за последние несколько веков ожидало в этих стенах суда – за то, что не выполняли норму или занимались приписками, за то, что жили лишний срок или покрывали других, а то и за попытку свергнуть правительство. Иногда, если заскоки земного правосудия представлялись особенно бессмысленными тогдашнему прокуратору, как правило, лицу искушенному, он мог отменить приговор, но за этим сразу же следовало восстание или стихийные беспорядки.
Обычно, когда Совет требовал смерти, прокуратор утверждал приговор. В конце концов, приговоренные были всего лишь земляне.
Джозеф Шварц об этом, естественно, ничего не знал. Он видел перед собой только камеру, очень тускло освещенную, вся обстановка которой состояла из двух твердых скамеек и стола плюс углубления в стене, служившего умывальником и туалетом. Не было ни окна, ни клочка неба в нем, только из вентиляционной шахты сочилась слабая струйка воздуха.
Шварц потер волосы, окружавшие плешь, и уныло сел. Его попытка бежать неизвестно куда (ибо где на Земле он мог укрыться?) длилась недолго, далась ему несладко и закончилась вот здесь.
Правда, у него осталось внутреннее зрение.
Только вот к добру или к худу?
На ферме оно было для Шварца странным, тревожным даром, природы которого он не понимал и не задумывался о том, что этот дар может ему принести. Теперь своими возможностями стоило заняться.
Если день-деньской ничего не делать, кроме как размышлять о своей участи, недолго и свихнуться. А так Шварц ловил в свои сети проходивших мимо камеры надзирателей, находил охранников в ближайших коридорах, дотягивался даже до коменданта в его дальнем кабинете.
Он вертел их Образы так и сяк, рассматривал их, катал, как орехи – сухие скорлупки, из которых со свистом били эмоции и суждения.
Он многое узнал о Земле и об Империи, больше, чем за два месяца на ферме.
По крайней мере, одно он узнал наверняка, и ошибки тут быть не могло – его приговорили к смерти.
В этом не было сомнений. Приговор был окончательный и обжалованию не подлежал.
Сегодня ли, завтра, но он умрет.
Порой Шварц, упав духом, думал об этом почти с благодарностью.
Дверь открылась, и Шварц от страха вскочил мгновенно. Со смертью можно примириться в уме, но тело – это скотское начало и разуму не подчиняется. Вот оно!
Нет, не оно. Образ вошедшего не содержал в себе смерти. Это был стражник с металлическим стержнем наизготовку – Шварц уже знал, что это такое.
– Выходи, – приказал охранник.
Шварц подчинялся, думая о том, какой властью обладает. Стражник не успел бы воспользоваться оружием, даже не сообразил бы, что пора пускать его в ход, как уже упал бы без звука, ничем не выдав своей гибели. Шварц мысленно держал его Образ в руках. Нажать немножко – и конец.
Да только зачем? Ведь есть и другие. Со сколькими зараз он смог бы управиться? Сколько пар рук у него в мозгу?
И Шварц покорно шел, куда его вели. Стражник привел его в какой-то большой зал, где на очень высоких скамьях лежали двое мужчин и девушка – неподвижно, как трупы. Но это были не трупы, что доказывали три живых и активно мыслящих Образа.
Парализованы! И он их, кажется, знает? Шварц остановился посмотреть, но стражник тронул его за плечо.
– Сюда.
Четвертая лежанка была свободна. В Образе стражника не было смерти, поэтому Шварц подчинился, хотя и знал, что сейчас произойдет.
Стражник прикоснулся своим стержнем по очереди к обеим рукам и к обеим ногам Шварца – они онемели и отнялись, одна только голова плавала в пустоте. Шварц повернул ее и окликнул:
– Пола! Вы ведь Пола? Девушка, которая…
Она кивала в ответ. Он не узнал ее Образа – два месяца назад Образ для Шварца еще не существовал. В то время он только-только начал чувствовать «атмосферу». Сейчас он очень ясно это помнил.
Образ Полы о многом сказал ему. Человек рядом с ней был доктор Шект; тот, что подальше, – доктор Бел Арвардан. Шварц раскрыл для себя думы Полы, ощутил ее отчаяние, измерил всю глубину испуга и ужаса, осевшего в уме девушки.
На миг он пожалел их, но вспомнил, кто они, и ожесточился сердцем.
Пусть умирают!
Трое арестованных пробыли здесь уже почти час. Зал, в который их привели, предназначался, видимо, для заседаний и мог вместить несколько сот человек. Узники чувствовали себя в нем одинокими и потерянными. Говорить было не о чем. У Арвардана горело а горле, и он в тщетных поисках облегчения ворочал толовой – только ею он и мог шевелить.
